Приятности и приличие Ивана Ильича

В конце литературного года неожиданно состоялось моё первое осознанное знакомство с творчеством Льва Николаевича Толстого. На "Смерть Ивана Ильича" я напал случайно: в книжном чате в мессенджере "Телеграм", в котором я состою, мне встретилась цитата из этого произведения, и она меня очень заинтересовала. В этой связи я рассудил, что прежде чем браться за чтение "Анны Карениной", довольно объемной для меня, лучше совершить знакомство с автором на примере повести небольшой, но очень яркой, судя по комментариям читателей и критиков. И действительно, мои ожидания не были обмануты.

Думаю, будет корректным утверждение, что это повесть о "маленьком" человеке, его маленькой жизни, от которой он искал только "приятности и приличия", и его трагической судьбе. Толстой и сам о своей повести отзывался как об "описании простой смерти простого человека".

Повесть устроена следующим образом: первая глава представляет собой экспозицию, введение в состоявшееся событие повести, а также все возникшие в этой связи хлопоты, вроде организации похорон, отпевания и прочее. Во всех остальных частях повести ретроспективно описывается весь жизненный путь героя, имя которого вынесено в название, его биография от момента его рождения, путь его взросления, история всех его продвижений по службе, встреча с будущей женой, составляется красочный психологический портрет героя; а также в деталях описывается история его болезни, её возникновение, развитие, все стадии отрицания, торга и принятия болезни, предсмертные переживания и сметь героя. Образы героев повести, введённые в самом начале в первой главе - почивший Иван Ильич, его вдова, члены семьи, его домашние служащие - обрастают психологическими портретами и наполняются каждый своими мотивами и конфликтами.

Интересный факт: по первоначальному замыслу, повесть должна была выглядеть иначе. Первая глава должна была быть введением, написанным от лица бывшего коллеги Ивана Ильича, который получает от вдовы дневник покойного, в котором уже подробно Иваном Ильичом описывались его собственные переживания (то есть, примерно как в "Герое нашего времени" Лермонтова). Нет явного ощущения, что повесть проиграла бы или выиграла от такого устройства композиции - с одной стороны, помутнение рассудка героя можно было бы очень красочно передать изменением характера его письменной речи, но с другой стороны, слабо можно себе представить смертельно больного человека, который в предсмертной агонии продолжает строчить заметки в блокнот.

В экспозиции впечатлила изобразительность языка, использованная при описании притворства героев; смыслы двойные, но совершенно явно считываемые между строк; ёмкость формулировок, когда автор пишет прямо одно, грубым мазком размечает действия героев, но в этих абстрактных силуэтах проступают четкие детали, по которым абсолютно точно считываются черты и чувства героев. Все эти детали - про Шварца, который сидел, широко расставив ноги и крутил цилиндр, про жену, которая заплакала в точности после того как освободила застрявшее кружево, про Петра Ивановича, который боролся с расстроенным пуфом - это всё вовсе не про цилиндр, и не про кружево, и не про пуф, а про отношение. Это совершенно прекрасно написано и так же прекрасно считывается, не оставляя никаких двусмысленностей. Эти детали намеренно размывают траур, как бы разрушают систему приоритетов, оттягивают внимание читателя и лирических героев, обесценивают трагедию до уровня бытовых неудобств, ставят тоску по умершему другу и родственнику в один ряд с неловкостью от неудобного сиденья или зацепившегося платья.

Бывшие коллеги героя сопереживают смерти и жалеют товарища, но вслух они произносят одно, а держат в уме совсем другое - место на службе, сделавшееся вакантным, и возможные благоприятные продвижения по карьерному пути в этой связи. Вдова Ивана Ильича переживает за мучительные последние трое суток перед смертью мужа, плачет и шумно отсмаркивается, но её всё-таки заботит, как достать денег из казны в утешение за смерть мужа. Герои разыгрывают дурацкий спектакль, они не отдаются боли своей утраты, а произносят будто бы заготовленные реплики. Тоскуют не так, как им удаётся искренне или требует их сердце, а ровно настолько, как в таких случаях заведено. Я не знаю, специально ли это написано иронично, или так мной ошибочно трактовано, но некоторые места из первой главы я воспринимал отчасти как насмешку над героями, отчасти как черную комедию.

В основной части повести, конечно, самое примечательное, самое поверхностное, самое масштабное и самое художественное, но и самое ужасное, самое физиологичное, а порой и отвратительное, но самое пульсирующее и живое - это переживания и страх человека если не маленького, то уж по крайней мере небольшого, столкнувшегося с предчувствием надвигающегося конца, с ощущением того громадного и величественного, чего в его маленькой (небольшой) жизни еще никогда не случалось. Чувство безропотной покорности и сковывающего ужаса перед лицом смерти. Хотя и отравленный, но еще живой разум Ивана Ильича плещется в закрытой черепной клетке, он бьется как при пожаре, ему всё жарче и всё больнее с каждой секундой и с каждым днём, смерть поедает медленно и смакует свою жертву, и ему всё более страшна та неизвестность, в которую его тащит невидимое нечто, поселившееся внутри. Иван Ильич проходит и испытывает все оттенки чувств - чувствует и желание и возможность бороться, и отрицает болезнь, и испытывает надежду, и обманывает себя сам, и игнорирует очевидное - но до самого конца он не способен сделать даже допущение того, что он перестанет существовать, рассуждение такими категориями недоступно для него, такой вариант событий не заложен в парадигме его разума.

Это повесть о жизни, прожитой бесцельно и пусто, и о мучительном осознании этого, которое приходит к человеку перед смертью. Не следует утрировать эту повесть до обсуждения болезни и симптомов Ивана Ильича. Хотя у героя был реальный прототип, но я не уверен, что это важно - болезнь здесь важна как мысленный эксперимент, как допущение, которое Толстой использует как способ погрузить героя в условия, в которых он уже как бы умер, но еще какое-то время способен чувствовать и рассуждать. Всем этим Толстой не просто даёт человеку возможность, а понуждает оценить прожитые годы жизни. Я уверен, его герой не случайно связан с правоведением и судебной палатой - он проводит расследование, обвиняет и судит самого себя за прожитую жизнь.

На фоне масштаба и чудовищной красоты этой проблемы немного меркнут некоторые другие побочные смыслы повести. Во-первых, мне понравилось описанное отношение Ивана Ильича к своей жизни, от которой он искал только приятностей и приличия, и напротив, его отношение к супруге и женитьбе, к её беременности и в целом к семье. К семейному союзу он относился прагматично ("не далее как через год после женитьбы, Иван Ильич понял, что супружеская жизнь, представляя некоторые удобства в жизни, в сущности есть очень сложное и тяжелое дело, по отношению которого, для того, чтобы исполнять свой долг, т. е. вести приличную, одобряемую обществом жизнь, нужно выработать определенное отношение, как и к службе"), от беременности жены и её капризов старался отстраниться ("с первых месяцев беременности жены, явилось что-то такое новое, неожиданное, неприятное, тяжелое и неприличное, чего нельзя было ожидать и от чего никак нельзя было отделаться"), да и женился на ней не из особенной любви ("Иван Ильич не имел ясного, определенного намерения жениться, но когда девушка влюбилась в него, он задал себе этот вопрос. «В самом деле, отчего же и не жениться?» сказал он себе."). Это всё с новой стороны описывает переживания его вдовы, от этих деталей играет новыми красками первое же предложение в начале истории Ивана Ильича: "Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная". Это только полбеды, что жизнь, в которой происходили только приятности и приличия, и в которой не совершилось большой любви, была ужасна; вторые полбеды что эта ужасность, в целом, для многих обыкновенна.

Второе, что бросилось мне в глаза - это усмешка Толстого над мещанством героев. Отношения Ивана Ильича с женой были особенно счастливыми лишь в те периоды, когда "посуда и мебель были новыми". Представляется, как горели глаза у Ивана Ильича когда он обустраивал квартиру к приезду семьи - торжество социально-одобряемого потребления. Я должен отдать должное - я представлял себе обаятельного холёного мужчину с румянцем на щеках, полного, средних лет, который умилительно представляет, как порадует родных, и как они будут его хвалить, и ему будет на душе от этих слов приятно; как он хлопочет в обустройстве семейного гнёздышка, заскакивает сам на лесенку и помогает обойщику, как он забывает даже про свою работу, обдумывая гардины. Но Толстой тут же не оставляет места для положительных трактовок Ивана Ильича, обесценивая его труд, характеризуя интерьер его съемной квартиры так: "В сущности же было то самое, что бывает у всех не совсем богатых людей, но таких, которые хотят быть похожими на богатых и потому только похожи друг на друга"; и в конце подталкивает героя на позднее и абсурдное раскаяние:"И правда, что здесь, на этой гардине, я, как на штурме, потерял жизнь. Неужели? Как ужасно и как глупо! Это не может быть!"

Отдельно также хотелось бы заострить внимание на Герасиме. Толстой как бы вскользь характеризует Герасима в первой главе: "Божья воля. Все там же будем, – сказал Герасим, оскаливая свои белые, сплошные мужицкие зубы, и, как человек в разгаре усиленной работы, живо отворил дверь, кликнул кучера, подсадил Петра Ивановича и прыгнул назад к крыльцу, как будто придумывая, что бы ему еще сделать". Но этот герой практически с нуля раскрывается в конце повести. Кажется, он один во всём доме понимает, что такое смерть. Пока близкие воротят нос - не то от капризов больного, но то от страха ощущения смерти - Герасим, буфетный мужик, терпеливо поднимает Ивану Ильичу ноги, и держит их так часами, чтобы облегчить боль. Он один искренне жалеет и помогает Ивану Ильичу, и тем самым разделяет его боль.

Еще во время чтения я почувствовал явную ассоциацию и связь имени Ивана Ильича с историей христианства, и Иоанн, и Илия - абсолютно библейские имена, но моих знаний в этой сфере недостаточно, чтобы явно рассуждать о каких-то отсылках. Уже после чтения, когда я изучал статьи с анализом повести, я обнаружил рассуждения на тему этой связи только лишь в лекциях Набокова о русской литературе. Это стало для меня удивительным, ведь даже в представлении моём, как человека очень далёкого от христианства, эта связь была очевидна.

Очень понравился язык. Текст читается очень легко, он льется как вода, и в масштабе каждого отдельного предложения, и в характеристиках героев, и в диалогах, и в динамике отдельных эпизодов и всего произведения, его ровно столько, сколько нужно, не больше и не меньше. Я был удивлён, узнав, что на момент публикации повести Толстому было без малого шестьдесят; я еще пару раз перепроверял этот факт, он никак не мог уложиться в моей голове. Я не знаком с биографией Толстого и его духовным переворотом, после которого написана эта повесть, но интуитивно было ощущение, что такой прозрачный, невесомый и динамичный текст должен был быть написан в более молодом возрасте.

Возможно, как раз эта легкость формы меня и подвела, и вопреки наущениям Набокова, я слишком спешил, летел по тексту и глотал главу за главой, хотя следовало более основательно обдумывать каждый прочитанный абзац. Возможно, и более вероятно, я также недооценил скрытую сложность, не успел перестроиться с предыдущих книг и читал "Смерть Ивана Ильича" как беллетристику. Хотя повесть мне понравилась в том виде, в каком она предстала передо мной при первом прочтении, но я не испытал от неё восторга. Есть чувство, что я чего-то недополучил от этого произведения, чего-то такого, что получают от него все остальные читатели.

Я испытываю чувство небольшого дежавю - этими же словами я характеризовал "На западном фронте без перемен" несколько недель назад. Но это действительно так - "Смерть Ивана Ильича" не стала для меня холодным душем и не поразила меня до глубины души, я ничего из неё не почерпнул, это чтение не изменило мою жизнь. Я изучил несколько анализов и критических статей, но они тоже не открыли мне глаза - я почувствовал повесть ровно так же, как было должно; мимо меня не проскользнул ни один из неявных смыслов (лекцию Набокова держим за скобками, там совершенной другой уровень анализа и погружения в тему, мне пока недоступный). Ужасы затяжной болезни и мучительного умирания я представлял себе именно такими, как они описаны; проблематика бесполезно проведённых лет жизни мне понятна, для меня она жизненна и остра. Но глобально, помимо удовольствия от языка и интереса наблюдения за лирическими героями, в "Смерти Ивана Ильича" я увидел лишь повторение идей, которые я варю в своей голове уже какое-то время или какое-то время назад отрефлексировал, и подтверждение ценностей, которые имею органически или давно сформировал самостоятельно. И у меня нет для себя однозначного ответа, плохо это или хорошо.